Лауреат Нобелевской премии, польский поэт, интеллектуал, лауреат Нобелевской премии по литературе. Один из крупнейших европейских и американских авторов-модернистов XX века, его сравнивают с Томасом Стернзом Элиотом и Эзрой Паундом. Иногда его называют Данте XX века. Он - величайший писатель, продолживший повествование о Великом княжестве Литовском в эпоху модернизма.
Родился в доме своих деда и бабушки, литовских помещиков Куноти, в имении Шетеняй под Невежисом, недалеко от Кедайняй. Из этой традиционной дворянской усадьбы он вынес сильное ощущение естественной, местной, органической культуры Литвы - мира, чьи позднейшие сложности и противоречия стали одной из самых устойчивых нитей творчества и мышления Милоша. В жизни дедушки и бабушки неразрывно переплетались разные элементы - язык польско-литовской шляхты, унионистский патриотизм Республики, память о восстаниях XIX века, чтения польской романтической поэзии в Вильнюсе, литовская деревня, литовский язык, на котором говорили в доме, старые песни, католицизм, уходящий корнями в архаичные верования, и бунтарство протестантизма в Кедайняйском крае, своеобразный ландшафт "Сердца Литвы". <Идентичность, которую Милош унаследовал от родного дома, была многослойной - она открывалась скорее как длинный рассказ о дворянской семье, жившей у реки Невежис по меньшей мере с XVI века, чем как четкая формула. Польскоязычная семья по-прежнему лелеяла самооценку достойных потомков Великого княжества Литовского: "В моей семье был культ обособленности - как в Шотландии, Уэльсе или Бретонии. Великое княжество Литовское было "лучше", Польша - "хуже", потому что что бы она делала без нас, без наших королей, поэтов и политиков?" О своей бабушке Юзефе, владелице имения Шетеняй, Милош отзывался как о чисто литовском типе, а о ее семье Сиручюсов - как об очень местном роде. Однако в романе "Долина Исса" показан гнев бабушки, когда ее внука начинает учить литовец, "чам": "она отказывалась признать, что литовцы вообще существуют, хотя ее фотография могла бы послужить иллюстрацией к книге о народе, который веками жил в Литве". Между тем ее муж, дед Милоша, Зигмантас Кунотас, был известен как "литвоманский" помещик, нанимавший учителя литовского языка для детей из окрестных деревень, и считался своим человеком. Мать Милоша, Вероника, также основала в поместье школу для крестьянских детей. Именно от нее, от ее рода, Милош будет черпать литовскую часть своей идентичности, а в "Поисках родины" он напишет о "матери, чья глубокая привязанность к Литве и сегодня движет мной". После Первой мировой войны, когда были созданы независимые государства и разгорелся конфликт вокруг Вильнюса, у матери было два паспорта - литовский и польский, которые она использовала попеременно, когда ей приходилось пересекать ослепительную демаркационную линию между Вильнюсом и Каунасом. В литовском паспорте записана литовская форма ее фамилии - Вероника Милошене, а имя ее сына тоже на литовском - Чесловас. Однако семья поселилась не в Литве, а в Вильнюсе, который между войнами был оккупирован Польшей (в частности, из-за взглядов отца, весьма враждебно относившегося к Литовской республике), а детей они отдали в польскую гимназию.
Людям, унаследовавшим историческую идентичность литовской шляхты, в которой слои польской культуры и литовского патриотизма наслаивались друг на друга, в начале XX века пришлось делать выбор: или - или. Современный национализм и военный конфликт между двумя государствами требовали четких определений национальной идентичности. Ни одна из сторон не позволила бы человеку благородного происхождения назвать себя двуязычным или дуалистом, как это могли сделать многие люди благородного происхождения в Литве и Польше. Позже Милош говорил, что наиболее естественно чувствовал бы себя в Литве польским поэтом, но история не позволила ему этого сделать.
Милошу пришлось пройти через многие испытания середины XX века, через идеологические ловушки, трудности эмиграции, трудности неприспособленности и одиночества, пока в его собственном сознании не возникло унаследованное ядро его идентичности. Странное, старомодное и мало кому понятное (особенно живя в США, на тихоокеанском побережье), но оно укрепляло независимую позицию поэта: "Я считаю себя жителем Великого княжества Литовского; я был бы счастлив описать себя так же, как мой профессор Сукенницкис, который утверждает, что является польскоязычным литовцем" (Таинственный автопортрет Чеслава Милоша. Беседы с Александром Фютом). Эта "нестандартная" идентичность в творчестве Милоша, особенно после написания романа Долина Исса (1955), была как бы возведена во "вторую степень" и стала опорой оригинального воображения, богатейшего поэтического языка, глубоких философских идей и защиты человеческой свободы. Иными словами, Милош возвысил княжество до уровня общечеловеческих ценностей.
Парадоксально, но детство в доме бабушки и дедушки в Шетеницах, который Милош называл "раем на земле", было довольно коротким - самыми значительными были 1918-1921 годы, до начала учебы в вильнюсской гимназии имени Жигимантаса Аугустаса и нескольких последующих летних каникул. Отец Милоша, Александр, был инженером, выпускником Рижской политехники, и работал в дальних губерниях Российской империи, строя дороги и железные дороги. Поэтому двухлетний Чесловас с матерью последовал за отцом на дальний восток России, где семью задержали начавшаяся Первая мировая война и русская революция. Пять лет детства, проведенных в России, по словам поэта, сформировали его ранние навыки русского языка, которые пригодились и в Вильнюсе, когда семья поселилась на улице Пакальнес, где Чесловас играл с детьми русскоязычных евреев Вильнюса. Но и годы революции в России были пронизаны ощущением краха мира, чувством катастрофы, которое впоследствии будет постоянно сопровождать размышления Милоша об истории.
В дальнейшем русский язык пригодился поэту для того, что он называл своими "социально-политическими целями" - интереса к истокам идеологии коммунизма и влиянию советского тоталитаризма на человеческое сознание (его книга Pavergtas protas (1953) стала классикой мировой советологии), интереса к русской религиозной и экзистенциальной философии, которую он рассматривал как эпицентр духовной драмы всей Европы. Не случайно в эмиграции он стал профессором американского университета Беркли, где наряду с курсом польской литературы читал курс Федора Достоевского, писателя, который, по словам Милоша, пытался решить "чрезвычайно сложное философское уравнение, продуманное так, что не оставляет ни решения, ни облегчения" (Ульро Ленд). Первоначальные впечатления детства были переработаны в очень большое мыслительное пространство.
Мечтавший в детстве стать натуралистом (природные, плотские, эротические образы прослеживаются во всех его работах), в 1929 году, после окончания гимназии, Милош поступил в Вильнюсский университет имени Стефана Батория, чтобы изучать право. В университете он стал членом молодого литературного общества "Секция оригинального творчества", а также Клуба академических странников - демократической студенческой группы, которая противопоставляла снобистским националистическим студенческим корпорациям либертинистскую практику "walkabout" - бродячих путешествий по Вильнюсу, Польше и Европе. Эти общества продолжали традиции студенческой жизни Вильнюсского университета - деятельность филоматов, филаретов, шубравцев и радиантов начала XIX века. Атмосфера старого университета, бунтарство молодежи, ожесточенные споры о мировоззрении и современном творчестве как бы сами по себе связывали поколение Милоша с длинной цепью поколений города - вплоть до Адама Мицкевича.
Двадцатилетний Милош вместе со своими друзьями - популярным молодым поэтом Теодором Буйницким, Ежи Загурским, Стефаном Ендрыховским, Генриком Дембиньским и другими - вскоре образовал отдельный "Клуб интеллектуалов", Его заседания обычно проходили в кафе Рудницкого перед Вильнюсским кафедральным собором (это было самое известное литературное кафе Вильнюса, которое в советское время называлось "Местом литераторов"; ныне. пр. Гедимино, 1). Там они обсуждали современную польскую литературу, ее перспективы и авангардную поэтику. Молодых интеллектуалов объединяло настроение бунтарства против лицемерных ценностей межвоенного общества, чувствительность к социальной несправедливости в условиях мирового экономического кризиса 1930-х годов, желание противостоять провинциальности Вильнюса, отстававшего от современного прогресса, аллергия к национализму и, наконец, ощущение неизбежности исторических потрясений и катастроф, которым была пропитана атмосфера самого города. Все это вылилось в левые взгляды, марксизм, авангардную литературу, даже культ силы. Позже, критически осмысливая этот юношеский выбор, Милош увидел более глубокую тенденцию, которая могла бы объяснить и левизну литовских писателей между войнами, толчок к созданию группы "Третий фронт", которая родилась в Каунасе в то время.В 1931 году появилось приложение к вильнюсской газете Słowo (Žodis), Żagary (от литовского слова "Žagarai"), издаваемое молодыми авангардистами, и ставшее центром новой литературной группы. Милош был одним из самых активных участников этой группы, писал авангардные тексты для издания (выразительны уже названия текстов, например, "Sultinys iš nainių", "Eilėraščiai obsessiesiems", "Blusų teatras"). Группа имеет большое значение для развития польской авангардной поэзии, а ее отдельные члены - для послевоенной политической истории. Пути ее членов вели от общежитий на улицах Тауро и Бокшто и дискуссий за дешевым супом в студенческой столовой к Нобелевской премии (в случае Милоша) или министерским креслам в правительстве социалистической Польши. Отличительная черта "Жагари" - катастрофизм, произведение, близкое по поэтическому выражению к экспрессионизму и сюрреализму, не порывая связи с романтизмом (особенно с Мицкевичем), подчеркивает ощущение кризиса фундаментальных европейских ценностей, экзистенциальную тревогу за последствия слепого технического прогресса и тоталитаризма, ощущение умирания христианства: Страшный суд грядет, а спасения нет. Поэма - это видение сознания, напряженно ищущего решения, лихорадочно ищущего решения. Это довольно философский авангард, который стремился объединить два крыла современного мировоззрения - неокатолическое и марксистское; позже эти два крыла разошлись, но их объединение показало сильный интеллектуальный заряд группы (Милош и в дальнейшем будет отождествляться с интеллектуально сильной польской литературой и подчеркивать важность интеллектуальной жизни и философии в поэзии). "Группу Жагари" также отличал акцент на культурном либерализме, толерантность ВКЛ и внимание к различным традициям вильнюсского края - еврейской, белорусской и новейшей литовской литературе, рассматривая их не только как региональную экзотику, но и как партнеров в культурном диалоге. В 1934 году вышел номер Zagari, посвященный литовской культуре (в нем были опубликованы отрывок из Метай Кристионаса Донелайтиса и произведения модернистов, такие как, переводы стихов поэтов-модернистов, таких как Казис Борута). В том же году группа раскололась - одни ее члены пошли по пути марксизма и сотрудничества с подпольной коммунистической партией, другие все больше отдалялись от этого пути. В 1933 году в Вильнюсе вышла первая поэтическая книга Милоша, Поэма о застойном времени (Poemat o czasie zastygłym). Однако своим дебютом в качестве независимого поэтического голоса, уже не следующего программе левого авангарда, Милош считает сборник 1936 года Три зимы (Trzy zimy). Тексты Милоша начинают сочетать очень богатое переживание реальности, земли, предметов, тела, эроса, с философскими прозрениями, раскрывающими внутреннюю боль человека, угрозу истории, напряжение между элементами зла и добра. Поэма построена так, словно это фундаментальный разговор, диалог конфликтующих голосов, полифония. После выхода этой книги Милош был замечен как один из самых заметных катастрофистов в молодой польской поэзии. В 1931 году, добравшись до Парижа во время сорвавшегося путешествия на байдарках Клуба странников по Европе (байдарка Милоша была перевернута водоворотами на порогах Рейна, а рюкзак с деньгами и документами утонул в пенном течении), студент из Вильнюса встретил своего родственника, поэта-мистика, дипломата из Литовской Республики Оскараса Милошюса. Их дальнейшее общение открыло перед начинающим поэтом иные интеллектуальные и творческие горизонты, чем вильнюсская авангардная среда, помогло ему понять условность литературной моды, традиции европейской литературы, роль поэзии не только как языковой игры, но и как важнейшей силы цивилизации. Роль, которую поэт, получивший Нобелевскую премию и приглашенный в Гарвардский университет для чтения лекций о поэзии, описывал как "страстный поиск реальности", участие в изменении сознания всего человечества.
Вернувшись после учебы в Париже, Милош до конца 1936 года работал на Вильнюсском радио, создавая культурные программы, пока не был уволен по приказу воеводы за то, что уделял слишком много внимания национальным меньшинствам - белорусам, литовцам и евреям. Его переезд в Варшаву сопровождался ощущением внутренней эмиграции, а также, возможно, чувством отсечения своих корней в будущих катастрофах. Об этом свидетельствует стихотворение "На родине", прощание с пространством Литвы, написанное в 1937 году (в нем упоминается озеро Альну под Сейнаем, на литовско-польской границе, где находилось имение Краснагруда, принадлежавшее семье Милоша, восстановленное в 2011 году). Парадоксально, но подлинность творчества Милоша окончательно подчеркнули трагические события Второй мировой войны. Когда в сентябре 1939 года нацистская Германия вторглась в Польшу, поэт уже два года работал на Радио Варшавы. Вместе с группой радиожурналистов Милош попал в суматоху приближающегося фронта и оказался среди беженцев в Румынии. В начале 1940 года он на несколько месяцев вернулся в Вильнюс, который был возвращен Литве, в надежде найти там убежище. Он стал сотрудником журнала Naujoji Romuva. Однако, когда Литва была оккупирована Советским Союзом, летом 1940 года он, рискуя жизнью, перешел границу оккупированной нацистами Польши, пробираясь ночью по пустыне под Кальварией, и добрался до Варшавы.
Во время войны он работал носильщиком в библиотеке Варшавского университета, где нацистские власти приказали рассортировать книги библиотеки, самостоятельно выучил английский язык и начал переводить английскую поэзию. Он участвовал в культурной жизни польского подполья: подпольный сборник стихов Милоша 1940 года, подписанный именем его прадеда Яна Сируча (Йонаса Сирутиса), стал первой художественной книгой, опубликованной подпольно в Варшаве. В то время Милош написал несколько своих самых известных произведений, вошедших в золотой фонд мировой поэзии, например, поэму "Кампо ди Фиори", в которой говорится о равнодушии общества к Холокосту как о поражении совести. Речь идет о беззаботном веселье на карусели, установленной у стены Варшавского гетто, за которой весной 1943 года произошло героическое восстание евреев, жестоко подавленное нацистами - все гетто было сожжено. Стихотворение напрямую откликнулось на реальность события, но в нем Милош также точно раскрыл то, что возникло после войны и остается актуальным сегодня - проблему коллективной вины и ответственности. Шокирующая реальность Холокоста рассматривается в универсальной перспективе, как повторение равнодушия римского населения после сожжения на костре астронома Джордано Бруно.
В стихотворениях Милоша последних двух лет достигается то, что модернистская поэзия, казалось бы, отвергла окончательно, - связь поэтического слова с реальностью. Сборник 1945 года Спасение (Ocalenie) ознаменовал новый этап в творчестве и биографии поэта и рассматривается как поворотный пункт в польской литературе. Эта книга подчеркнула поиски поэмы как "более емкой формы", характерные для всего творчества Милоша: объем стихотворения расширяется, чтобы охватить всю сложность реальности и человеческого состояния, истории и мысли, сохраняя при этом ясность, четкость формы и твердый ритм языка. Катастрофический опыт не разрушает язык, а подчиняет его себе. Поэзия больше не испытывает отчаяния и ощущения бессмысленности слов, а возвращается к основам, к простоте, объединяющей многое и разнообразное - как головка мака или цветок пиона. Это метафоры из замечательного цикла Милоша 1943 года "Мир. Наивная поэма". Здесь наивным голосом ребенка рассказывается о гармоничном мире, каким он должен быть - дом, сад, отец и мать, детские книжки, прерия и небо, но на самом деле свидетельствуются метафизические истины, великая христианская триада - Вера, Надежда и Любовь. Скрытый богословский трактат якобы передается в детских стихах (это же описание применимо и к Долине Исса). Позднее критики назвали поэму аналогом творчества Мицкевича в польской литературе XX века.
После окончания войны, уже в конце 1945 года, Милош стал дипломатом Польской Народной Республики и в качестве атташе по культуре отправился в Соединенные Штаты Америки. В Вашингтоне он стремился оставаться как можно более политически нейтральным, работать на благо польской культуры и расширять свой кругозор. Когда он окончательно понял угрозу идеологии советского тоталитаризма, пагубность механизма принудительного государства и невозможность честного творчества, он решил стать политическим эмигрантом, хотя ему было очень трудно разорвать связи с порабощенной родиной и польскоязычной общественностью. Однако в 1951 году, когда, вызванные в Варшаву, власти обещаниями и угрозами пытались заставить Милоша сотрудничать с ними, рискуя его жизнью и благополучием близких, он попросил политического убежища во Франции. В Париже его приютило небольшое сообщество польских интеллектуалов, организованное вокруг демократического и критического журнала Культура, который редактировал Ежи Гедройц (также пишется Юргис Гедрайтис), интеллектуал и политик из знаменитой семьи Гедрайтисов - литовских князей и епископов, считавший себя истинным потомком ВКЛ. Но Культура Парижа была маленьким островком единомышленников. Изолированный от левой французской литературной среды как критик Советского Союза, запрещенный в социалистической Польше как "предатель народа", рассматриваемый польской эмиграцией как самозванец и подозреваемый в шпионаже, разлученный с женой Яниной, оставшейся в США, и двумя маленькими сыновьями (в американской визе бывшему советскому дипломату было отказано), атакуемый как левыми, так и правыми, Милош переживал один из самых сложных периодов своей биографии. Именно в это время он написал откровенное интеллектуальное исследование о влиянии советской идеологии на его собственный опыт и опыт его близких друзей и о корнях коллаборационизма в эссе Порабощенный разум (Париж, 1953), которое впервые принесло ему международное признание (во многих частях мира Милош долгое время был известен как автор, в частности, этого эссе).
Поэт оказался в творческом тупике из-за тяжелого жизненного опыта, одиночества эмигранта, атакуемого со всех сторон, и драмы его изолированной семьи - в то время он даже думал, что не сможет писать стихи. Оправившись от психологического кризиса, он некоторое время жил в Альпах с украинским писателем Станиславом Винценцем, который, казалось, обладал способностями духовного целителя. В своем шале в предгорьях Альп он пытался лечить Милоша прогулками, наблюдением за природой, деревьями, прикосновением к сельским животным (советовал ему чаще смотреть в глаза лошадям), сбором грибов, потому что этот "выходец из самогитской деревни" после всего пережитого в Париже, Варшаве и Вашингтоне нуждался именно в такой "терапии надеждой". Первым текстом творческого возрождения возвращения к земле стала поэма "Миттельбергхайм". В средневековом альпийском городке, среди старых виноградников, где фермерский труд все еще идет по вечному кругу, происходит возвращение к единению с щедрой землей и силой духа - земля предстает как пальма, человек - как ее медленно созревающий плод. Кажется, что стихотворение посвящено новому завету с божеством, которое было с нами с самого детства, но которое, возможно, было забыто, отстранено и в чьем присутствии сомневались. Этот текст в творчестве Милоша - как пролог к роману Isosos valėnis, который также был написан в "терапевтических целях", чтобы вернуться в детство, проведенное в Литве, к первичному опыту, исцеляющему израненное сознание, можно читать как автобиографический рассказ о потерянном мире маленькой усадьбы в Невежисской долине, но в то же время это философское размышление о силах добра и зла, действующих в человеческой природе, попытка понять, почему рождается драма человеческой судьбы, какие силы извне или из потустороннего мира определяют ее. Много реалистического, фольклорного материала, который воссоздается по памяти (обычаи литовских крестьян, архаичные верования, песни, придворная жизнь, разговоры, работа на ферме, охота). Однако на этом густом, ярком фоне разворачиваются судьбоносные индивидуальные драмы (трагическая любовь Магдалены, безумие Бальтасара, нечестие Домция). Название реки Иса - поэтический эквивалент Невежи, название которой Милош долго искал для романа: он записывал и мысленно называл реки Литвы, родного Кедайняйского края, Самогитии, Пруссии, Швейцарии и Франции. Таким образом, Иса - как родовое название реки, а в ее долине можно увидеть то, что является не только местным, но и, возможно, общим для всей Европы, для сохранившейся здесь древней ойкумены (греч. oikumenē - живой мир) человека и природы.
Интересно, что начало романа в рукописи было иным и впоследствии было удалено автором. Согласно первоначальному замыслу, главный герой Томаш - литовец (в рукописи Милош дал ему фамилию Валионис), ребенок богатых литовских крестьян, родившийся в деревне Гиняй на берегу реки Исы, избравший путь священника, а затем епископа. Таким образом, роман начинается с сюжета судьбы, характерного для литовских деятелей культуры и крупной прозы, напоминающего Антанаса Баранаускаса, Майрониса, Вайжгантаса и роман Винцаса Николайтиса-Путинаса Тень Альторов. Однако в третьей главе дом Томаша изображается как поместье Гини: длинная аллея лип, низкий белый дом, увитый диким виноградом, мрачные портреты предков в столовой, шершавый паркетный пол в гостиной и таинственная комната, наполненная ароматами корицы, кофе и гвоздики, где можно найти даже кофемолку для миндаля. Похоже, что, когда возник образ дома его детства, автор почувствовал, что не сможет рассказать о своем мире полностью достоверно, если пойдет другим путем. В крестьянском доме не будет тех предметов, с которыми были связаны первоначальные переживания писателя, они будут другими. Так роман естественным образом превратился в повествование, напоминающее Pon Tad Мицкевича - мир усадьбы изображен как микрокосм, погруженный в литовскую природу, а люди окружены и находятся под влиянием ее таинственных сил. <Примечательно, что, живя в то время в Париже и общаясь с выдающимися польскими и французскими интеллектуалами (в том числе с Альбером Камю), Милош установил контакты и с литовской диаспорой. Прежде всего, через своего друга по Вильнюсу, поэта и участника антологии Žemė Юозаса Кекштаса, который в межвоенный период был переводчиком стихов Милоша. После войны Кекштас оказался в Аргентине, работал дорожным строителем в пампасах, и снова начал переводить стихи Милоша на литовский язык. В 1955 году в Буэнос-Айресе вышел литовский сборник произведений Милоша Epochos sąmoningumas poezija в переводе Кекштаса, с предисловием автора и сопроводительными словами Кекштаса и Альфонсо Ныка-Нилюнаса. Это была первая книга переводов поэзии Милоша, опубликованная в мире до его международного признания как поэта. В предисловии Милош подчеркивает важность литовского пейзажа для своего поэтического воображения: "Мое воображение формировалось под влиянием литовской деревни Паневежис, лесов и вод вокруг Вильнюса. Тракай, Жалейи Эзерай, Яшюнай - волшебные для меня названия. Мои отношения с Мицкевичем были и остаются очень яркими. Для меня вообще не существует "литовской экзотики", все - мое". Впервые поэт берется объяснить литовским читателям свое сложное происхождение из старого княжества, идентичность, которая, кажется, не соответствует современности: нынешняя эпоха толкает людей на большой маскарад, где они стыдятся или боятся признать, кто они такие. Он выделяет Оскара Милоша как важный авторитет, предостерегает от преувеличенного культа Запада, подчеркивает необходимость задуматься о судьбе всей центральной и восточной Европы и осознать собственное развитие. Он высказывает фундаментальную мысль: поэзия сегодня должна быть не политическим инструментом и не "чистым искусством", а выражением сознания эпохи. И он посылает важное послание литовской аудитории: "Стихи в этой книге не переведены на "иностранный" язык. В конце концов, я слышал этот язык вокруг себя в детстве". Юозас Кекштас возвращает нашей общей родине то, что в значительной степени является ее собственным".
1960 год. Милош был приглашен преподавать в Калифорнийский университет в Беркли, а через год решил остаться в Америке вместе с семьей. Здесь начался новый этап его творчества: последовательно вышли поэтические сборники Karalius Popielis i jiné poėraščiai (1962), Užburtasis Gučio (1965), Miestas bez vardo (1969), Kurur Sunka teka ir kur sundasi (1974) - одна из самых больших вершин его творчества. Он был плодовитым автором книг эссе (например, сборников Речи о заливе Сан-Франциско, Земля урн, Сад науки, Начиная с моих улиц). Наиболее значительная из них - Земля Урала (1977), своеобразная интеллектуальная автобиография поэта, раскрывающая горизонты его мировосприятия в связи с начавшимися несколько веков назад переломами в религии и цивилизации, сформировавшими облик современной эпохи. Прежде всего, это разделение научного и религиозного мировоззрений, угроза захвата личного сознания современными идеологиями и технологиями. В поисках решений Милош обнаруживает в своих текстах то, что он называет "тайным течением", - интерес к основным религиозным вопросам, к мистической традиции, к идеям гностиков и манихеев, отвергнутых христианством, согласно которым мир - это царство зла, но в котором "человек обязан искупить все живое". В этот период также родились две поэмы на литовскую тему, две самые значительные среди основных работ Милоша - "Город без имени" (1964-1965), о пропавшем Вильнюсе, и "Где восходит и заходит солнце" (1974).
Преподавая в Беркли, Милош познакомился с известным археологом, уроженкой Вильно Марией Гимбутиене, которая в 1963 году стала профессором Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В ходе общения с ней поэт особенно заинтересовался литовской мифологией и архаической культурой. Возобновились его связи с литовской диаспорой в США, особенно с ее либеральным культурным крылом - в 1964 и 1978 годах он участвовал в съездах "Santaros-Šviesa", стал почетным членом этой организации, общался с писателями Марюсом Катилишкисом, Люне Сутемой, Альгимантасом Макусом, Никой-Нилюнасом, Альгирдасом Ландсбергисом. В 1975 году под присмотром последнего была подготовлена и отправлена заявка Милоша на Нобелевскую премию, так что она волновала как польскую диаспору (парижский круг журнала Kultura), так и литовцев. Широкой и текстуальной историей является интеллектуальное общение Милоша с поэтом Томашем Венцловой, эмигрировавшим в США в 1977 году. Их беседы о Вильнюсе вылились в эссеистический диалог "Вильнюс как форма духовной жизни" - первый пример открытой и взаимовыгодной дискуссии о городе между литовцем и поляком. Здесь Милош выразил принципиальную политическую позицию: "Если желать городу добра, то нужно желать, чтобы он был столицей, что автоматически сводит на нет все претензии поляков на "польский Вильнюс"". Такая позиция Милоша и его друзей, особенно Гедройца, стала краеугольным камнем литовско-польских отношений после 1990 года и помогла предотвратить возобновление политического конфликта между двумя странами в период восстановления обоих государств.
В Америке Милош постоянно занимался переводами и выступал в качестве литературного и культурного посредника, переводя со своими помощниками и соавторами польскую поэзию на английский и английскую на польский. Уже в шестидесятилетнем возрасте, освоив иврит и древнегреческий, поэт взялся за грандиозную задачу - перевести Библию на польский язык с оригинала (1979). В 1980-е годы он перевел Книгу Псалмов, в 1980-е - Книгу Иова, Книги Пяти Свитков, 1982; Евангелие от Марка, Апокалипсис, 1984; Книгу Премудрости, 1989).
В своей речи на вручении Нобелевской премии в Шведской академии наук в 1980 году Милош говорил о непоколебимой верности поэта принципу поиска реальности, который равносилен поиску истины в драматических испытаниях истории XX века. Он произнес "слова благословения" родной земле за те подарки судьбы, которые она получила.
После эмиграции на Запад Милош был запрещен в Польше, а его книги не попадали даже в библиотеки. После получения Нобелевской премии поэт был признан и на родине: после тридцатилетнего перерыва в Польше вновь выходят его книги: "Искусный автопортрет Чеслава Милоша", в которой опубликованы неофициально записанные беседы с критиком Александром Фютом, а в 1981 году поэт приезжает на родину в поддержку зарождающегося демократического движения "Солидарность". В 1981-1982 годах его пригласили читать лекции о поэзии в Гарвардском университете, которые он опубликовал отдельным сборником Свидетельство поэзии.
В 1993 году Милош поселился в Кракове со своей второй женой Кероль (Кароль). Он был удостоен почетных докторских степеней самых престижных университетов США и Польши, а также высших польских и литовских государственных наград. До конца своей долгой жизни он много писал и публиковал стихи и эссе, завоевывая престижные литературные премии (в 2001 году он даже отказался во второй раз быть номинированным на высшую польскую литературную премию "Ниша", чтобы не быть заслоненным другими писателями). Наиболее значительные из его поздних книг - поэтические сборники Неизведанная земля (1988), Кроникос (1988), На берегу реки (1994), Это (2000), Другое пространство (2002), Орфей и Эвридика (2003); эссе Собака из пакета (1997), Азбука любви (1997), Другой алфавит (1998). В произведениях этого периода также заметен неустанный поиск "более емкой формы", стремление соединить в тексте простоту выражения, конкретность языка, верность "правде пяти чувств" и глубину философской и богословской мысли, ясность мудрости, обретенной в мучительных жизненных испытаниях. Чувство собственного призвания как посредника памяти, верность людям, которых знал в своей жизни, реальности, которая была утрачена, возникает вновь. И постоянное удивление простым вещам, природе и искусству, неугасающий эрос реальности.
Милошас очень внимательно следил за началом Саюдского движения в Литве, провозглашением независимости и процессами создания свободного общества. Сразу после известия о событиях 13 января в Вильнюсе он инициировал публичное обращение к мировому сообществу трех поэтов - себя, Иосифа Бродского и Томаша Венцловы - под названием "Поэты за Литву", опубликованное в The New York Times 15 января 1991 года: "Мы - три поэта, друзья, представляющие три языка: литовский, русский и польский. Мы обращаемся к мировому сообществу - нашим коллегам-писателям и всем честным людям - с призывом осудить голосом протеста бесчеловечное советское нападение на литовский народ. События последних дней являются горьким напоминанием о самых страшных преступлениях советского государства". По всей видимости, именно в этот момент Милош совершил символический акт - перевел на польский язык гимн Литвы, "Национальный гимн" Винцаса Кудирки. <В мае 1992 года поэт впервые за пятьдесят два года посетил Литву - Вильнюс, Каунас и свой родной город Шетниеки. В том году он стал первым почетным гражданином Литовской Республики и почетным доктором Каунасского университета имени Витаутаса Магнуса. Выйдя из самолета в Вильнюсском аэропорту, Милош произнес по-литовски: "Я счастлив" и, как приветствовавший его тогдашний министр образования Дарюс Куолис, наизусть прочитал Кристионаса Донелайтиса. Путешествие Милоша на родину сопровождалось публикацией его книги эссе Tėvēnės ieškojimas (1992). Эта книга стала важным импульсом к переосмыслению истории литовской культуры, к открытию ее противоречивой и захватывающей сложности, к обновлению литовского повествования о себе и других литовских народах. В этом эссе Милош выступает в роли посредника, создавая "соединительную ткань" между исторически разрозненными наследниками бывшего Великого княжества Литовского, и действительно, его книга стимулировала переосмысление культуры Великого княжества Литовского в возрожденной Литве. "Поиск родины" стал для самого автора своеобразным "путешествием домой" его сознания, и в этом путешествии проявились важнейшие влияния его биографии, его духовные кузены и воплощения аристократических ценностей ВКЛ - Адам Мицкевич и Оскарас Милашюс, потомком которых Милош себя считал. Эссе раскрывает универсальный уровень литовскости, связывая локальные, казалось бы, "провинциальные" явления литовской истории с великими дилеммами веры, ума и сердца человечества. Так воспитывается более широкое, более универсальное, более воздушное сознание современного литовца.
Возвращение в родной Шетениус, несомненно, было частью глубочайших переживаний Милоша, и он намекал, что возвращается для встречи с пластами времени в своем собственном сознании, возможно, с самой сутью времени. Выступая в Литве, он неоднократно подчеркивал: "Я приехал сюда не из сентиментальности, я знаю, что мир моего прошлого уже исчез и что я здесь не для того, чтобы искать его с ностальгией". Однако на протяжении многих лет во Франции и Америке он постоянно спрашивал, как выглядят Шетены, что там сохранилось, с волнением ждал новостей, фотографий и - как явствует из его писем - живо мечтал о своем возвращении (как будто он может летать и, подобно птице, приближаться к выросшим огромными деревьям своей родины). Поэтому состояние возвращения в Невежисскую долину было подобно вхождению в глубоко хранимую тайну.
Стихи Милоша, написанные после путешествия (впечатляющий поздний цикл "Литва после пятидесяти двух лет"), и эссе "Счастье" свидетельствуют о том, что в лиминальном состоянии поэта двигало нечто большее. Элементы, поддерживавшие его сознание, - ясное небо в прекрасный июньский день, пышность растительности - медленно говорили с его сознанием, и спасительная сила памяти наконец откликнулась. Человек и его тело помнят питавшую его реальность, а значит, она есть, она никуда не делась, и время имеет несколько неравных уровней. В потоке уничтожающего времени появляется другой, гораздо более сильный и мощный, вечный поток, очищающий все существо. В долине Невежиса, среди тех же арок и холмов, текла и течет другая, более мощная, безымянная река Бытия.
Милош еще трижды посещал Литву. В 1999 году он открыл в Шетенисе культурный центр своего имени - реконструированное одно из бывших зданий его родового дома в уже благоустроенном парке усадьбы. В последний раз, в октябре 2000 года, он был в Вильнюсе, выступая с речью в Ратуше, когда сказал молодым литовцам, чтобы они берегли традиции этого города и его наследие многих поколений.
Он умер в возрасте девяноста трех лет. Его похоронили в Кракове, в склепе Скальского монастыря отцов-паулинов.
